Шрифт:
Закладка:
Решение о необходимости строительства на Волхонке нового здания Третьяковской галереи было принято еще осенью 1925 года. В новом корпусе предполагалось разместить современное искусство, в частности супрематизм. И в этом видится определенный прогресс даже для того, казалось бы, известного своим радикализмом исторического периода. Щусев разработал три варианта проекта в стиле конструктивизм, что максимально точно отвечало наполнению здания: в одежды современной архитектуры одевалось актуальное искусство. Занятно сегодня рассматривать щусевские проекты новой Третьяковки на Волхонке почти столетней давности. Дело не только в том, что в них присутствуют все характерные черты конструктивизма — строгие прямоугольные формы, ленточное остекление, контрастирующее с гладкой поверхностью фасадов. А на крыше зодчий предусмотрел даже световые фонари. Примечательно другое — построенный гораздо позже Центральный дом художника на Крымском валу отчасти напоминает своим обликом тот давний щусевский проект. Как известно, ныне это здание занимает так называемая Новая Третьяковка. Какое интересное совпадение. Или не совпадение, а логичное продолжение…
Но не только Алексей Викторович был захвачен идеей обновления Третьяковки: «Возьмите меня в число ваших сотрудников по разработке проекта Третьяковской галереи», — обращался к Щусеву Федор Шехтель 30 мая 1926 года[162]. Но с Волхонкой ничего все вышло… Щусев задумал выстроить для галереи новый корпус — справа от главного входа — и сделать это в той же манере, что и Васнецов. Для Щусева это было последней возможностью поработать в столь любимом им неорусском стиле, в чем видится огромное значение короткого, но весьма плодотворного «третьяковского» этапа творчества зодчего. Кстати, это была далеко не первая «музейная» работа Алексея Викторовича, еще в 1915–1916 годах он создал проект здания художественного музея для подмосковного Егорьевска (собрание было подарено городу купцом Михаилом Бардыгиным). Проект в неорусском стиле с башней, увенчанной статуей Георгия Победоносца (покровитель Егорьевска) своего осуществления не дождался.
Новый корпус галереи открылся в 1936 году и до сей поры по праву носит название «щусевского». Кажется неслучайным, что первой экспозицией в нем стала выставка картин Ильи Репина, когда-то похвалившего студента Академии художеств Алексея Щусева. Похвала эта была ох как нужна будущему зодчему. Получается, что через много лет Щусев воздал должное одному из своих великих учителей.
В феврале 1928 года Репин сообщал: «Недавно я получил письмо от Щусева, он также член комиссии Третьяковской галереи. И я бесконечно радуюсь, что там собрались такие желательные силы. Значит, сделают все, как надо. Щусев мне писал, что с картиной — Ив. Грозный предстоит реставрация. Я боюсь реставраций. И так как картина под стеклом, то она уже хранится хорошо. Следует быть осторожными»[163].
А Васнецов… В 1926 году он скончался и уже не увидел «щусевского» корпуса, но думаем, что остался бы им доволен. Ибо посетив в своем время только что отстроенную Марфо-Мариинскую обитель, художник, по свидетельству Нестерова, «хвалил Щусева, и лишь некоторый его модернизм вызвал неодобрение Виктора Михайловича».
А вот о том, чтобы оставить в запасниках Третьяковки свои работы Щусев не позаботился. Но не так давно собрание Третьяковской галереи пополнилось работами своего бывшего директора. Одна из них — шаблон навершия Царских врат, выполненный зодчим вместе с Нестеровым для храма Покрова Богородицы Марфо-Мариинской обители милосердия. Кстати, Нестеров по-дружески не раз критиковал Щусева-директора, сетуя на чехарду с постоянным перемещением и непоследовательной развеской картин в галерее:
«О здешней же Суриковской (выставка работ В. И. Сурикова. — А. В.) мне пришлось недавно говорить (а вчера и видеть ее еще не развешенной) не только со Щусевым, упоенным своей „диктатурой“, охотно и много обещающим, но бессильным, идущим „под суфлера“, „миротворцем“, но еще с Эфросом (искусствовед. — А. В.). Битый час проговорили мы с ним о судьбах московских музеев, о Третьяковской галерее и, в частности, о выставке Суриковской. Впечатление — непреоборимая атмосфера интриг, личных, „ведомственных“ самолюбий, — а главное, отсутствие истинной любви, живой заинтересованности самими судьбами художества, не только „архивной“, но и творческой его судьбой, мешают им всем продуктивно работать. Количество работающих в здешних музеях, сдается мне, сильно превышает качество их… И я не верю, чтобы все беды их происходили от отсутствия больших помещений, оттого, что под руками у них нет „дворцов“»[164]…
Кажется, что Нестерову лишь одному пришлась не по нраву выставка работ Василия Сурикова в марте 1927 года, потому как директор Третьяковки был от нее в восторге: «Выставка Сурикова, каталог и перевеска удалась как нельзя лучше. Все довольны».
А обещания Щусева оказались не такими уж пустыми. И уже через несколько месяцев, весной 1927 года Алексей Викторович пришел к Михаилу Васильевичу с вполне конкретной целью: «Спустя несколько дней пожаловал ко мне Щусев, с тем, чтобы осмотреть у меня вещи, кои Третьяковская галерея могла бы у меня приобрести на ассигнованные ей 50 тыс. р. Он смотрел, говорил, хвастал, путал. Все было смутно, неясно — слова, слова, слова! Получил от меня по заслугам и, предупредив, что завтра будет у меня целая комиссия, — ушел».
Комиссия действительно посетила Нестерова, заинтересовавшись, в том числе знаменитым двойным портретом Флоренского и Булгакова, но приобретен он не был. Да и вряд ли это было возможно, учитывая абсолютный антагонизм между тем, что писал в эти годы художник, и тем, чего требовали большевики от деятелей искусства. И Щусев-директор вряд ли мог чем-нибудь помочь в этом смысле, даже если и хотел, и потому Нестеров порою с такой обидой пишет о своем друге.
О заселении галереи новыми картинами Нестеров также сообщает: «Третьяковская галерея тоже меняет свой вид (который раз). Там идет радикальная перевеска картин: Брюлловы, Левицкие, Флавицкие, а также передвижники будут все наверху. Там же, но в новом помещении, будут Васнецов, Суриков и Нестеров. „Мир искусства“ и новейшие течения внизу»[165].
Щусев организовал масштабную работу по закупке художественных произведений для пополнения фондов Третьяковской галереи, обратившись к крупнейшим современным художникам и скульпторам. В РГАЛИ сохранилось его письмо Степану Дмитриевичу Эрьзе, что жил в ту пору на Красной Пресне, в доме 9. 24 марта 1927 года директор галереи сообщает самобытному мордовскому ваятелю, что «Государственная Третьяковская галерея приступает к ознакомлению с художественными произведениями, которые могли бы быть приобретены для пополнения ее коллекций на средства, отпущенные для этой цели СОЮЗНЫМ СОВНАРКОМОМ. Поэтому галерея обращается к Вам с просьбой сообщить, какие у вас в данный момент имеются работы, которые по их уровню могли бы быть предложены Галерее для приобретения. Эти работы будут осмотрены Ученым Советом Галереи, причем Галерея считает наиболее
